У Приморского края — две грани. С одной стороны — побережье Японского моря с его живописными кекурами и укромными бухтами, как показанный в прошлой части мыс Гамова. С другой — густая уссурийская тайга, в которой водятся тигры. В самое сердце этой тайги, на берега Большой Уссурки за 500 километров от Владивостока, и отправимся далее. Тут действует национальный парк с красивым названием «Удэгейская легенда», а рядом с ним стоит Дерсу — деревня русских староверов, вернувшихся из Южной Америки. О чём и расскажу в двух частях, пишет varandej.

Задолго до своей прошлой поездки на Дальний Восток я был наслышан о староверах-репатриантах, бородатых русских людях, что сохранили на другой стороне Земли крестьянский дух дореволюционной России и вот теперь вернулись на родную почву из под тропических небес. Пресса, конечно, изображала их благостными страдальцами, на родине ждавшими Беловодья, а получившими бюрократию, чиновничьи препоны и произвол коммерсантов. Местные в 2018 году рассказывали мне несколько другое, этот контраст только добавил интереса, но в тот приезд я так и не добрался до их сёл. Поэтому планируя новое путешествие по Дальнему Востоку, я уже знал, что Дерсу на Большой Уссурке, оно же до 1972 года Лаулю на Иман-реке, будет в Приморском крае моей целью №1.

Старообрядческих селений на Дальнем Востоке несколько, но именно Дерсу — самое труднодоступное из них: в 400 километрах от Владивостока, в 120 — от Транссиба, в 40 — от ближайшего крупного посёлка, да ещё и за переправой через Иман. Староверы обосновались там в 2002 году, а в 2007 рядом был создан национальный парк «Удэгейская легенда», теперь окружающий их владения с трёх сторон. В национальный парк, понадеявшись на полезные контакты, оказию и кров над головой, я и позвонил ещё из Москвы, и первый же телефонный разговор глубокой ночью (часов в 11-12 дня по Приморью) затянулся на добрых полчаса. В не слишком избалованной вниманием туристов «Удэгейской легенде» работают замечательные люди, на мой интерес посетить их края ответившие искренним интересом к моему визиту. И этот пост — целиком их заслуга: мне помогли не просто забраться в дебри, но и увидеть больше, чем я ожидал.

2.

На кадре выше — владивостокский аэропорт Кневичи. Но самолётом я в Приморье прилетал, а на следующий месяцы основным моим транспортом сделался поезд. В прошлом путешествии по Дальнему Востоку мы заезжали в Дальнегорск, теперь же дорога привела нас в Дальнереченск — городок (25 тыс. жителей) на Транссибе в трёх с лишним сотнях километров от Владивостока. Он начинался в 1859 году с казачьей станицы Графской на берегу Уссури, в устье Иман-реки напротив старинного китайского города Хутоу, знаменитого своей кумирней сборщиков женьшеня. В 1897 году станицу дополнила, а следом и поглотила транссибовская станция Иман, посёлочек которой разросся столь стремительно, что статус города получил уже в 1917 году. В 1930-х годах Хутоу прирос подземной крепостью, откуда китайцы, видимо не без поддержки из-за реки, устраивали партизанские вылазки против японских оккупантов. Однако понемногу эта крепость превратилась в «нож у горла Советского Приморья», а в 1969 году советско-китайскую дружбу окончательно разорвал бой на острове Даманском — по Уссури до него всего 40 километров вниз. За ссорой двух великих держав последовал жест в духе расставания старшеклассницы с первым бойфрендом — в 1972 году советская власть стремительно вычистила из Приморья всё названия, хоть немного напоминающие про Китай. Иман-река стала Большой Уссуркой, а город на ней — Дальнереченском. В окрестностях вокзала, тем не менее, сохранилось некоторое количество дореволюционных домиков, в том числе магазин вездесущих на Дальнем Востоке «Кунста и Альберса». Центром Дальнереченска служит мемориал (1975) на могиле пограничников с Даманского близ довольно необычной, я бы даже сказал — недальневосточной Спасской церкви (1913). В нескольких километрах от города, на берегу Уссури есть ещё и урочище Графская с репликами казачьих изб и часовни — но как я понимаю, там погранзона, куда просто так не попасть. Осмотреть всё это я планировал на обратном пути, а хмурым утром у нас был лишь час пересадки. На входе в пустынный вокзал пятеро скучающих охранников устроили досмотр почти как в чистой зоне аэропорта — из джинс пришлось достать ремни, а рюкзаки, за неимением сканера, распотрошить наполовину.

3.

Я знал, что скоро на привокзальную площадь должен подойти автобус в Рощино, которым в принципе мы могли бы доехать сюда и прямо из Владивостока. Площадь в пять утра была, конечно же, пуста, а в круглосуточном магазине обнаружились строгая продавщица да словоохотливый забулдыга. Про автобус они слыхом не слыхивали, да и в назначенный срок он не подошёл. Напротив остановки висел рекламный щит с телефон городского такси, и я успел позвонить туда да заказать машину до выезда из города — как вдруг, с 20-минутным опозданием откуда-то из темноты мокрых улиц прикатила маршрутка, на которой, успев отменить такси, мы и продолжили путь. За отсыревшим окном понемногу светало, и просыпаясь, я видел примерно такие пейзажи — натурально, тропики в сезон дождей!

4.

Дальнереченск своими окраинами перехлёстывает через федеральную трассу «Уссури», перпендикулярно которой на сотню километров и уходит дорога в Красноармейский район. В Приморье он слывёт самым глухим и неустроенным — из тех мест, где «закон тайга, а прокурор медведь» (причём — ещё и чёрный!), а дух Девяностых столь вечен, что наверное и до их начала тут был. Символом Красноармейского района мог бы стать Сихотэ-Алиньский метеорит, упавший морозным утром 12 февраля 1947 года у села Байцухэ, ныне известного как Метеоритное, километрах в 40 севернее райцентра Новопокровки. Вес метеорита учёные оценивают в сотню тонн, но ещё в верхних слоях атмосферы он раскололся и осыпался в тайгу железным дождём. 27 тонн его обломков насобирали учёные, как минимум не меньше — хитники, и в итоге метеорит распространился по музеям всей страны и коллекциям всего мира. Вот этот его обломок я заснял в петербургском Музее связи…

5.

…эти — в бескрайнем Музее минералов в Дальнегорске…

5а.

…а что-нибудь наверняка хранится здесь. За донельзя заурядной Новопокровкой (3,6 тыс. жителей), основанной в 1903 как переселенческое село, пейзаж начинает меняться. Луга уссурийской равнины понемногу сменяются тайгой на пологом, едва заметно набирающем высоту склоне Сихотэ-Алиня. В конце дороги встречает Рощино, крупное село (3,9 тыс. жителей), с соседними Богуславцем, Крутым Яром и Вострецовом образующим оазис в тайге с без малого 10-тысячным населением. Впрочем, вклиниваясь в тайгу, и порождён этот фронтир ей же — вот например какого-то очень уютного вида деревянный ДК «Геолог» Иманской экспедиции. Здесь же в 1977 года открылся неплохой, говорят, геолого-минералогический музей, ныне перешедший «Удэгейской легенде» и переехавший в отдельное здание.

6.

О том, что район Красноармейский, напоминает неожиданно красивый воинский обелиск

7.

Хотя название своё район получил ещё в 1936 году, когда главной войной Красной Армии оставалась Гражданская. И несмотря на обилие рощ, посёлок назван в честь Алексея Рощина — красного партизана, погибшего в этих дебрях в бою с казаками. Впрочем, и то название посёлок получил лишь в 1957 году, а прежде он был просто Стройка. Строили, начав в 1931 году, здесь лесхоз, и лесополки, исправно работавшие даже в самых глухих Девяностых, по-прежнему остаются в Красноармейском районе основой легальной экономики:

8.

С одной из них, забор в забор, и соседствует контора национального парка. В Приморье им повадились давать звучные имена — ещё тут есть «Земля леопарда» близ Славянки, «Зов тигра» близ Лазо и видимо исходная в этом цикле «Кедровая Падь», созданная ещё до революции. Удэгейцы, к наследию которых здесь обратились в названии — это коренные жители уссурийской тайги, один из десятка амурских народов, отличавшихся друг от друга не столько языком и обычаями, сколько специализацией: хабаровские нанайцы жили рыбалкой на амурских плёсах, сахалинские ороки — промыслом таёжных и морских зверей, ну а удэгейцы были таёжными охотниками с мелких порожистых рек. Именно из них, а вовсе не из нанайцев, был Дерчи Оджал, более известный как Дерсу Узала. Осталось ныне удэгейцев, впрочем, дай бог полторы тысячи человек, пополам в Хабаровском и Приморском краях, а в «Удэгейской легенде» те, кто эту легенду складывал, и вовсе представлены единственной семьёй Сулядзига на хуторе Островном (Санчихеза). И — тетрадками, блокнотами да сувенирами с национальным узором, самыми примечательными из которых являются человечки-обереги «багдя»:

9.

Название — пожалуй, единственное, чем обращает на себя внимание «Удэгейская легенда»: от Владивостока и Хабаровска она далеко, а Сихотэ-Алинь в эту сторону обращён пологими склонами без мощных водопадов или вычурных скал. Достопримечательностей must see, вроде Каменных драконов Чистоводного или разноцветных водопадов Милоградовки на юге Приморья, в «Удэгейской легенде» нет, а потому ездят сюда в основном за тихим отдыхом — порыбачить на быстрых реках да подышать таёжным воздухом в глуши. Показательно, что в середине августа туристический сезон здесь только-только начинался — вместе с рыбьим ходом на реке. Староверческое Дерсу, как уже говорилось, в охраняемую территорию не входит, но сотрудницы «Удэгейской легенды» сделали всё возможное, чтобы блоггер из дальних краёв осмотрел и сам национальный парк. Раз в неделю на таёжных кордонах и турбазах «Удэгейской легенды» происходит пересменка, и вот, в компании дюжих егерей, с бочкой бензина да лодочным мотором мы загрузились в рабочую «буханку»:

10.

Бессонная ночь в поезде, ожидание в конторе, тревога о том, всё ли сложится, взяли своё — чуть выехав за Рощино по тряской грунтовой дороге, под разговоры про некую общую знакомую по прозвищу Пуля, я заснул, а проснулся от крутого поворота. Километрах в 40 от посёлка «буханка» свернула в лес, привезя нас в Затон — лодочную базу национального парка:

11.

Первым нас встретили мелкие рыжеватые собаки обтекаемых форм, немного дежурно полаявшие, а затем начавшие ластиться — причём незыблемые мужики к собакам были едва ли не ласковее, чем собаки к мужикам. Затем появилась хозяйка затона, с которой егери первым делом расположились на веранде перекурить да обсудить, что да как:

12.

Мой взгляд, тем временем, привлёк флот «Удэгейской легенды» — вот эта платформа с глиссером вроде как самодельная:

13.

А эти аэросани — вполне себе серийные, с вертолётного завода в Арсеньеве:

14.

Глиссеры — как я понимаю, для зимы и межсознья. Летом же главный транспорт инструкторов «Удэгейской легенды» — бат:

15.

Вернее, классический бат был устроен несколько иначе — вот тут, в хабаровском музее, по центру похожая на каноэ нанайская оморочка, а справа удэгейский бат с характерным «клювом утконоса», добавлявшим ему прочности и остойчивости на порогах.

15а.

Так что лодку из музея будем считать удэгейским батом, а это — доработанный за сотню лет переселенцами русский бат. Впрочем, шест в руках лодочника — форменное копьё:

16.

Погрузка вещей из машины в лодку, установка и проверка мотора, перекуры, отвлечение на каких-то туристов, оперативно арендовавших ещё один бат, заняли около часа. Ехать предстояло впятером — мы с Олей, лодочник Алексей да егери Александр и Пётр до турбазы «Корейский прижим» и дальнего кордона «Сухая протока». Здесь же к нам добавилась та самая Пуля, оказавшаяся не бойкой рыбачкой с таёжных проток, а молодой и игривой собакой. Со всем барахлом мы явно нагрузили лодку на предел её возможностей, но в целом баты бывают длиной до 9 метров и грузоподъёмность до полутора тонн, при этом не вихляясь в порогах и проходя там, где по щиколотку глубина.

17.

Затон оказался ни чем иным, как старицей Большой Уссурки, которую здесь по старинке называют Иман. В её волны мы и вырулили из заболоченной старицы:

18.

Чуть выше — переправа у скалы Бохо, где-то рядом с которой есть ещё и высокий, но видимо совсем тоненький водопад Дубравушка:

19.

Переправа и навела сотрудников «Удэгейской легенды» на идею пристроить нас в лодку. В среднем за год Большая Уссурка — река масштабов Москвы или Клязьмы, вот только средняя полноводность на Дальнем Востоке немногим показательнее средней зарплаты: в паводок Иман выдаёт расходы воды, сравнимый с Камой или Печорой (!), а по низкой воде даже бат не везде пройдёт. Паромная переправа же крайностей не выносит, и за две недели до моей поездки паром не работал, поскольку здесь было «почти наводнение», а за три дня — из-за обмеления реки. Заречные селения — «обычный» Дальний Кут, удэгейский Островной и староверческое Дерсу, — в такие моменты пользуются подвесным мостом, но до турбазы «Корейский прижим» идти от него ещё 16 километров.

20.

Однако накануне моей поездки прошли дожди, вернувшие уровень Имана к адекватному:

21.

Глубина здесь, как я понимаю, невелика, а вот скорость течения впечатляет:

22.

Нас впечатляет, конечно, а не местных — вот те самые гости, уехавшие из Затона за полчаса до нас:

23.

А вот одинокий рыбак по пояс в воде притаился в буреломе:

24.

Впрочем, тайга есть тайга — у чьей-то деляночки обратите внимание на табличку с веночком:

25.

С грузом да против течения бат полз по реке еле-еле. Где-то через час по выходе из Затона мы вошли в пределы национального парка, границу которого отмечает огромная скала — Лаулинский прижим, не спеша поворачивающийся навстречу путнику своими утёсами:

26.

На вершине его есть остатки бохайского городища, или скорее дозорного поста. Бохай были лишь одним из древних государств Приморья, череду которой оборвало нашествие Чингисхана. На здешних кочевниках, успевших и Китаем порулить, Потрясатель Вселенной оттоптался так, что цивилизация ушла из Уссурийской стороны на пол-тысячелетия, а удэгейцы — ни кто иные, как потомки людей, укрывшихся в тайге от монгольской сабли.

27.

Угрюмая отвесная скала не могла не обрасти легендами о том, как кто-то да кого-то с неё сбросил. В одной версии, это хунхузы, китайские разбойники, расправились здесь с удэгейцами, якобы не выдавшими им, где спрятан клад. В более современном варианте расправу устроили красные партизаны или даже сталинские чекисты — над староверами:

28.

Как бы то ни было, Лаулю — это старое название Дерсу, стоящего на протоке чуть в стороне от Уссурки. Само село с реки не видать, а вот его поля то ещё пяток километров то и дело показываются из-за деревьев:

29.

Другие скалы. На Урале их называли бойцы, на Енисее — быки, а вот тут — прижимы:

30.

За очередным поворотом Имана начинаются турбазы, коих я насчитал три или четыре:

31.

В основном они частные и возникшие не удивлюсь если до учреждения нацпарка, но есть у «Удэгейская легенды» и собственная турбаза «Корейский прижим», устроенная несколько лет назад на месте старого лесосклада, где работяги из братской Северной Кореи валили тайгу для сплава на рощинские лесопилки. По сравнению с частниками эта турбаза дешевле и проще — двухместный домик без удобств мы сняли за 1200 рублей. Ещё тут есть кухня с газовой плитой, удобства сельского типа, баня и инфостенды о достопримечательностях окрестной тайги. Деревянные стрелки кажут вверх по течению — нам туда:

32.

Перебрав рюкзаки, взяв спальники, горелку, тёплую одежду и перекус на ужин, мы вернулись в порядком полегчавший бат — Александр остался присматривать за турбазой, а Алексей повёз Петра и нас заодно на Сухую Протоку у дальней границы нацпарка. Чуть за турбазой — собственно Корейский прижим, высокий, но не слишком живописный:

33.

Где-то близ него есть ещё прозванный так за ледяную воду ключ Ангинка, вытекающий из грота, но с реки его, кажется, не видать. Да и сам кадр выше снят на обратном пути, а в тот вечер, стоило нам вновь выйти на воду Имана, погода начала портиться:

34.

По воде пополз густой туман, а вскоре зарядил холодный дождь, под куполом которого мы и ехали. 15 километров от Затона до «Корейского прижима» мы преодолевали 1,5 часа, а 40 километров до «Сухтой протоки» растянулись часа на три с половиной. На пол-пути, совершенно незаметно, мы свернули из Имана в его приток Арму — такую же быструю реку в таких же суровых берегах, видимо по причине отсутствия на ней населённых пунктов не ставшую в 1972 году какой-нибудь Армейской или Армянской:

35.

Юная Пулёна явно радовалась путешествию к новым берегам. Порой она начинала лаять на берег, и быстрый взгляд выхватывал силуэты зверей на сумрачной опушке. Увидев мохнатую бурую спину, я было подумал, что это медведь — но с другой стороны поднялась от травы статная оленья голова, и я понял, что это изюбрь. В другом месте от воды в заросли ускакали две козы, но не такая уж редкая удача тут повстречать тигра.

36.

По изначальному плану нас должны были высадить у скалы Орочонский Бог и забрать на обратном пути. Но туда мы добрались лишь в сумерках, мокрыми до нитки и с переставшим фокусироваться на серой мгле фотоаппаратом. Алексею сильно хотелось вернуться сегодня же, Петра явно больше привлекала идея тёплой компании, и в общем на борту бата утвердился «план Б» — ехать на Сухую Протоку всем вместе, там ночевать, и за вычетом Петра с Пулёной возвращаться утром. Кордон (официально — «полевой стационар по охране и мониторингу амурского тигра») оказался одиноким домиком посреди тех самых деревьев-гигантов из советских таёжных рассказов.

37.

В оказалось две комнаты — для хозяев и для редких, но всё же порой приезжающих гостей. Внутри были припасены сухие дрова, и Пётр за считанные минуты набил ими печь, настрогал одним топором щепок да создал в выстывшей комнате тепло, так что насквозь мокрая одежда на крючках к утру сделалась идеально сухой. Немногим больше времени ушло на то, чтобы поймать пару ленков да пару хариусов, а кастрюлю борща, домашний хрен, варенье к чаю оставила на кухне предыдущая смена. Пётр завёл генератор, включил телевизор, и за отсутствием здесь антенн — поставил кассету с «Джентльменами удачи». В избе наступил особый уют тёплого угла среди тёмной стихии, знакомый всё по той же таёжной прозе:

38.

Уссурийская тайга — она как бы и не совсем тайга: в первую очередь это густой и увитый лианами влажный смешанный лес из ильмов, грабов, ясеней, монгольских дубов или маньчжурских орехов. Широколиственная плоть на хвойном скелете: сообщества из десятков видов растений группируются здесь вокруг корейских кедров. Как и в Японском море, в Уссурийской тайге встречаются север и юг, и про её удивительный животный мир, куда с севера заходят бурые медведи, россомахи и изюбри, а с юга — тигры, чёрные медведи, леопарды и харзы, — я уже когда-то рассказывал. Но одно дело — видеть этих зверей с воздушных дорожек Шкотовского сафари-парка, и совсем другое — понимать, что они тут хозяева, а ты — незваный гость. Пётр вспоминал свою первую встречу «с тигрой»: точно так же сидя один в каком-то таёжном «бараке» (как здесь называют избы), он почувствовал вдруг запах промокшей кошки и, выглянув, увидел на другой стороне поляны полосатого зверя. У егерей с дальних кордонов к тиграм свой счёт — змой оголодавшие хищники таскают собак. Тигр собаку умеет подманивать, а съедает целиком, в один укус, вместе с костями и шкурой. Далее, по словам егерей, собака действует на тигра как наркотик — он начинает прыгать, кувыркаться и кататься по земле. На людей в этом углу тигры не нападали, и всё же недавно охотники ликвидировали тигрцу-людоедку — её добычей стал труп рыбака, умершего на опушке от сердечного приступа. Тигров здесь «больше, чем хотелось бы»: как и белые медведи в Арктике, вымирать они давно передумали, но охраняются по-прежнему строго — потому что иначе люди начнут убивать их как врагов.

39.

Утро пришло прохладным и солнечным. После короткого завтрака мы попрощались с Петром и Пулей, и Алексей повёз нас вниз по туманной Арму:

40.

По хорошей погоде здесь неописуемо красиво:

41.

А скорости почти опустевшая лодка вниз по течению прибавила изрядно, до «Корейского прижима» доскользив за 1,5 часа.

42.

С небольшой остановкой у Орочонского Бога — одинокой скалы в 30 километрах от турбазы:

43.

Орочонский Бог, наряду с Лаулинским прижимом, считается главной «точечной» достопримечательностью «Удэгейской легенды», а потому к нему ведёт хоть и труднопроходимая, но дорога:

44.

Орочоны — устаревшее русское прозвище амурских народов, о котором теперь напоминают выделенные отдельными этносами ороки, орочи и ульчи. Как я понимаю, камень на Арму и правда был святыней — своими очертаниями слегка похожий на Лесного бога из «Принцессы Мононоке»:

45.

По выступам с подушечками мха можно забраться на его гребень и полюбоваться рекой:

46.

Хотя положа руку на сердце — скала вполне заурядная, и ленки да хариусы в речной воде тут явно привлекательнее скал:

47.

Но главное впечатление речного вояжа мы получили именно причалив к Орочонскому Богу — на речном песке и на чёрной лесной почве отпечатались следы, рядом с которыми Алексей положил для масштаба мобильник. Совсем незадолго до нас, по окончании лившего до рассвета дождя, сюда приходил попить водицы тигр:

48.

Ещё немного — и из Арму мы так же незаметно вылетели обратно в Большую Уссурку, а вскоре попрощались с Алексеем на «Корейском прижиме»:

49.

Где и коротали следующие дни. В основном — одни, не считая Александра в хозяйском домике на другом конце турбазы. Лишь изредка и ненадолго на краю появлялись джипы — как я понимаю, их хозяева жили на других турбазах, а сюда приезжали брать лодку.

50.

У берега Уссурки трепетали огромные чёрные бабочки — в августовском Приморье мы видели их не раз, но лишь здесь они сидели так долго и малоподвижно, что мне удалось их сфотографировать:

51.

Это парусники Маака, и хотя название их кажется вполне японским, на самом деле оно эстонское — одним из первых натуралистов Дальнего Востока был Ричард Маак с острова Сааремаа. Мааки водятся по берегам Японского моря, на Кунашире и в Маньчжурии, а ветром их заносит порой в Забайкалье:

52.

Ну а в России мааки — крупнейшие из бабочек, размах их чёрных крыльев с искрящейся пыльцой достигает 14 сантиметров:

53.

Уже вернувшись в цивилизацию, где есть связь и интернет, я делился впечатлениями об этих местах с друзьями и близкими. И вот такой этюд прислала мне в ответ далёкая Москва:
Однажды шел амурский тигр по тайге. Оранжевый, грозный и полосатый. Все его боялись, разбегались при виде и прятались. Тигр мягко шел по лесной тропинке. Вдруг над его головой пропорхнула бирюзовая бабочка и бесстрашно села ему на кончик хвоста. А потом перелетела на лоб. Её причудливо вырезанные крылья закрывали ему обзор и мешали ему смотреть. Тигр начал злиться и мотать головой. А бабочка его совершенно не боялась, она играла с ним, шалила и дразнила. Тигр был очень зол, он пытался отмахнуться от бабочки своей тяжелой лапой. И она улетела. Тигр шёл-шёл и вдруг понял, что ему стало очень грустно без этой бирюзовой бабочки, и он даже бы хотел, чтобы она снова прикрыла ему зеленовато-голубым крылом глаз. Тигр вдруг понял, что он очень одинок в этой бескрайней уссурийской тайге, наполненной разной живностью.
И вдруг бабочка прилетела снова и снова села ему на голову. И мир тигра стал наполовину бирюзовым. И так они шли по тайге вдвоём – тигр и бабочка.

54.

В общем, в «Удэгейской легенде» хорошо, и хорошо именно отдыхать, а не смотреть достопримечательности.
Однако от «Корейского прижима» всего 6 километров пешком до Дерсу — и в следующей части о том, как пытались мы найти общий язык с хранителям русской старой веры.

Часть 2

 

Ссылка на первоисточник